— Только если мы создадим новые принципы их работы и сможем потом их развить.
Американец Джек Килби, получивший Нобелевскую премию в том же году, что и я, заложил принципы кремниевых чипов в конце 1950-х.
И они до сих пор остаются теми же. Да, сами методы развились, стали наномасштабными.
Число транзисторов на чипе возросло на порядки, и мы уже подошли к их предельному значению.
Возникает вопрос: что дальше? Очевидно, что надо идти в третье измерение, создавать объёмные чипы.
Тот, кто освоит эту технологию, совершит рывок вперёд и сможет делать электронику будущего.
— Среди нобелевских лауреатов этого года вновь не оказалось россиян.
Стоит ли нам посыпать голову пеплом из-за этого? Или пора перестать обращать внимание на решения Нобелевского комитета?
— Нобелевский комитет нас никогда намеренно не обижал и не обходил стороной.
Когда была возможность дать премию нашим физикам, им давали.
Среди нобелевских лауреатов так много американцев просто потому, что наука в этой стране щедро финансируется и находится в сфере государственных интересов.
А что у нас? Последняя наша Нобелевская премия по физике была дана за работы, которые делались на Западе.
Это исследования графена, проведённые Геймом и Новосёловым в Манчестере.
А последняя премия, присуждённая за работы именно в нашей стране, дана Гинзбургу и Абрикосову в 2003 г.,
но сами эти работы (по сверхпроводимости) датируются 1950-ми годами. Мне дали премию за результаты, полученные в конце 1960-х.
Сейчас работ уровня Нобелевской премии в области физики у нас просто нет. А причина всё та же — невостребованность науки.
Будет она востребована — появятся научные школы, а следом — и нобелевские лауреаты.
Скажем, много нобелевских лауреатов вышло из фирмы «Белл телефон».
Она вкладывала огромные средства в фундаментальные исследования, потому что видела в них перспективы. Отсюда и премии.
Где нанотехнологии?
— В этом году вокруг выборов президента РАН творилось что-то непонятное.
Кандидаты брали самоотвод, выборы переносились с марта на сентябрь. Что это было?
Говорят, Кремль навязывал Академии своего кандидата, но он не проходил по уставу, поскольку не являлся академиком?
— Мне трудно объяснить, почему кандидаты стали отказываться. Наверное, что-то такое действительно было. Видимо, им сказали, что надо отказаться.
Как проходили выборы в советское время? В Академию приезжал товарищ Суслов и говорил:
«Мстислав Всеволодович Келдыш написал заявление с просьбой освободить его от обязанностей президента по состоянию здоровья.
Вам выбирать, кто займёт эту должность. Но нам кажется, что хорошая кандидатура — Анатолий Петрович Александров
. Мы не можем настаивать, мы просто высказываем своё мнение». И мы выбрали Анатолия Петровича, он был замечательным президентом.
Я считаю, что власти следует либо брать решение этого вопроса на себя (и делать так, как было при советской власти),
либо отдать его на рассмотрение Академии. А играть в такие игры — худший вариант.
— Ждёте после избрания нового президента перемен к лучшему?
— Хотелось бы, но это будет непросто. Мы выбрали вполне разумного президента. Сергеев — хороший физик.
Правда, у него небольшой организационный опыт. Но хуже другое — он находится в очень тяжёлых условиях.
В результате реформ по Академии уже нанесён ряд ударов.
Самая главная проблема российской науки, о чём я не устаю говорить, — это невостребованность её результатов для экономики и общества.
Нужно, чтобы руководство страны наконец обратило внимание на эту проблему.
— А как этого добиться? Вот вы в хороших отношениях с президентом Путиным.
Он советуется с вами? Может, звонит домой? Бывает такое?
— Не бывает. (Долго молчит.) Сложный вопрос.
Руководство страны должно, с одной стороны, понимать необходимость широкого развития науки и научных исследований.
Ведь у нас наука часто совершала рывок прежде всего из-за её военных применений.
Когда делали бомбу, нужно было создавать ракеты и электронику. А электроника затем нашла применение в гражданской сфере.
Программа индустриализации тоже была широкой.
С другой стороны, власти надо поддерживать в первую очередь те научные направления, которые потянут за собой массу других вещей.
Надо определить такие направления и вкладывать в них средства.
Это высокотехнологичные отрасли — электроника, нанотехнологии, биотехнологии. Вложения в них будут беспроигрышными.
Не будем забывать, что мы сильны программным обеспечением. И кадры ещё остались, не все уехали за границу.
— Надо ли возвращать учёных, добившихся успеха на Западе, о чём недавно говорил тот же Путин?
— Считаю, что не надо. Ради чего? Что, мы сами не можем вырастить талантливую молодёжь?
— Ну как, приезжий получает «мегагрант» правительства, на эти деньги он открывает лабораторию, привлекает молодых специалистов, обучает их…
— …а потом линяет обратно! Я сам с таким столкнулся. Один обладатель «мегагранта» поработал у меня и слинял.
Они ведь всё равно в России не останутся.
Если учёный добился успеха где-то в другой стране, он, скорее всего, обзавёлся там семьёй, множеством связей.
А если он там ничего не добился, то, спрашивается, зачем он нам тут нужен?
«Мегагранты» правительства нацелены на привлечение в науку людей среднего поколения.
Их у нас сейчас действительно очень мало. Но я думаю, мы способны обучить их сами.
Несколько моих ребят, окончив аспирантуру и магистратуру, возглавили такие лаборатории.
И через пару лет стали этим самым средним поколением исследователей.
И никуда уезжать не собираются! Потому что они другие, они тут выросли.