на маленьком плоту
Ленка Воробей
До…без пяти…не бойся, довезут (с) Елена Бондаренко
Я в домике, я в лодке, я в суде. Я в Ритц Мадрид. Я в Жмеринке. Я в шоке.
Где страшный сон привешен на флагштоке и в жабрах рыб немое караоке
и леска в беспросветной бороде* наплывших туч. Кому дождя, кому
вполне хватало сдержанного зноя и счастья… (что, обычно – привозное,
раздробленное после…на дому..) Давай, Лоза, на маленьком плоту!!!
Минуя все таможни и заслонки (помимо церезита и щебёнки)
вези ещё и детскую мечту. Не больше коробка или солонки,
в которой - соль всех собранных морей и - пыль и пустошь всех известных прерий,
материки из тоненьких материй и матери из метрик…. (матерей,
которых время вымажет в грязи, особенно и бережно вези…)
-
Не бойся – не достанешь, украдёшь. Пропьешь себе на радость, в одиночку,
свою нераспустившуюся почку и выдохшимся спрайтом полирнёшь.
Придёт любовь. Последняя. В рассрочку. Ты ощутишь сквозь тонкую сорочку…
Когда её без имени возьмёшь, как никого ещё здесь не берут -
весь белый свет, который есть на свете, в подъезде, на полу, на табурете.
Да и она не спросит, как зовут…. Мы снова – мы. А это значит – дети.
Бетховен. Бах. Бернулли. Блау. Брут.
-
Стоп-кадр. Всё… давай по сигарете…
Нас всё равно с тобой не разберут.
-
Ещё сто мест, куда рука… щека… Куда язык…. До Киева…. И тропы.
Но мятной пасти ласковой Европы полуаркада так же далека.
Мечты уже не видно в ТЕЛЕСКОПЫ! Давай назад.. Пока ещё…Пока….
Пока эпоха переводит дух и небо бок пригрело свой лежалый
и старики едят своих старух облизывая ржавые кинжалы,
дрожа под вечер в шерстяной копне из одеял. Невыходцы из комы.
Пока снимают фильмы о войне, той, до которой вряд ли доживём мы,
где гриб до неба, небо всё в – томат и Сальвадор, рисующий лазейку.
Пока неутомимый автомат глотает жадно каждую копейку
и джип перед людьми не тормозит.
-
Вези Лоза…. Щебёнку…церезит.
Немного сна… бессонниц целый блок. И раскладное кресло. И мерило.
Во тьме нащупать спичек коробок. (кури - хоть сдохни… Вспоминай что было
и в форточку мгновенно выпускай.) Но лезет в дом. Намеренно… пускай…
Пусть зарастёт колечками от дыма чему не зарасти необходимо.
Мне сколько лет?! …Свободная от грима, я говорю…- в затылок!…в рот!…в ГЛАЗА:
как хил твой плот!!!… как мал твой плот, Лоза…
Как он смертельно проплывает
мимо…
До? Без пяти? Пора уже… пора… Ни времени, ни веса… четверть линка.
Под веком века - брёвна…мошкара…Царапина…табачная соринка.
И только психи в собственном поту замёрзшие, несутся в темноту.
На выдохе. На маленьком плоту.
Я???
Буду - парус.
Юбка-шестиклинка.
Я буду круг последний на воде, и яблоко, и камень. И в истоке.
И даже сбита старым Grand Cherokee - я буду.
В лодке. В домике. В суде. И в Ритц Мадрид. И в Жмеринке. И в шоке.
-
Ты знаешь - где…
ЗДОРОВО!!!
кавитация
Ленка Воробей
Ну, зачем ты палишь меня, Марина.
-
Поливаешь слезою из карей лейки.
В этом городе - так же цветёт малина
и случаются страсти
(за две копейки)
И причастен мало кто к англетеру,
чтобы так вот смело вкусив просвиры,
в этом городе бог отсидел за веру,
а потом откинулся – править миром.
А потом надев адидас и рясу
на пустом остался под солнцем месте,
отбивал нас красным кусочком мяса,
чтоб кормить толпу на бесплатном фесте.
-
Это город немытых ещё…трамваев,
не прощён, просрочен и зодиаков,
это ноет Грека – «не наливаем…»,
а потом умирает в полтос от рака.
Не пиши – «не хватало атласной ленты,
не сошлись характером, воз привычек»
Это мама бьёт по щеке… - «зачем ты!…»
Это нужен свой дубликат отмычек.
Не ищи.
…чайковских играй и мурок!!!!
Если можешь – куй, у закрытой кассы.
В этом городе нет - ни своих, ни чурок,
есть плохие люди и **********.
Обмотайся ворохом драных фенек,
чтобы ближе к Ра.
Это ты же?
Боже!
Не бывает общих машин и денег..
…как чужих детей не бывает тоже.
Но твоим набором любимых песен
только сам себя ты ещё - тревожишь.
Это вроде ты ещё интересен…
оставайся в теме…
…флуди как можешь.
Весь завись от фоток и урожаев
и следи – зажжённое чтоб не гасло.
И живи - как хочешь
… а бог трамваев
любит только Анну с пролитым маслом.
Донна Анна
Дева Света! Где ты, донна Анна?
Анна! Анна! - Тишина…
А.Блок
А потом замечаю – все также болит, звенит…
Клею былое. Лелею тоску, как рану.
Над аллеями спелое солнце ползет в зенит.
Где-то рушатся льдины.
И северный мой Мадрид
отзывается гулким эхом:
…о, донна Анна!..
Это имя грохочет, как первый весенний гром.
Я пропитан до ребер соленой твоей любовью.
Моя память стекает, тягучая, как гудрон,
затопляя карнизы, картины у изголовья,
безмятежность постели, незыблемость стен, мосты…
Терпкий воздух сжигает йодом гортань и гланды.
Если мир разделен на «помимо тебя» и «ты»,
то слова и признанья, как яблоневые цветы,
облетают на мостовую.
И сарабанда
бесноватой капели несется с покатых крыш
(золотистых, как обгоревшие твои плечи).
Город дышит весною.
Закат по-июньски рыж.
Скоро, родная, нам станет гораздо легче...
Прошлогодние письма – мой личный архипелаг.
Не забывай же. Не выбивай опору,
пока полон любовью – я уязвим и наг.
И по вере воздастся.
И времени звучный шаг
кажется мне приближением командора.
© Copyright: Рудольф Абровский, 2013
Обжигая...
И вот я стою на корме 90 дней,
Вдыхаю норд-ост, не курю, не снимаю китель,
Смотрю на грот-мачты затопленных кораблей
Сквозь толщу воды... но мой маленький нежный мститель
Плетёт своё кружево, знает в науке толк:
Любовь подступает тихо, из самой бездны,
И мучает вечной стаей солёных строк,
Под грифом секретным "Пиши, или я исчезну".
И вот я пишу, доверяя норд-осту руль,
И чувствуя айсберг, лишь чудом проплывший мимо,
И белое крошево бьющих по борту пуль,
Что тают в воде, но отнимают силы
У старого брига, который не лёг на курс,
Послушный скупому зову моей сирены.
И вот я стою на корме... Барабанит пульс.
Норд-ост и любовь, обжигая, текут по венам.
Снежный Рыцарь
в преддверии дождя болит в колене… плесни еще, не говори мне про
закрытие, я ставлю на ребро — не видишь, что ли? — мой счастливый пенни… счастливый, но обшарпанный слегка, не хочет замереть, дрожит рука... ты мне давай не умничай там, гений — «должно быть, слишком много коньяка...»
я просто ощущаю: персонал и здешний интерьер — вы мне не рады… вас кто-то по шаблону набирал? под эти вазы? вазы — толстозады… хотя, вон там вон есть потенциал… ку-ку, я извиняюсь, вы отсюда? что, говорите — тысяча эскудо, и вы — «откуда хочешь»... так и знал…
несите же, несите мне свой счет! не надо симулировать улыбки… не надо сдачи — сдача не iбет, спасибо за... за что, не знаю, рыпки… мне никуда не хочется совсем и ничего, ведь там снаружи осень...
как это нелегко — сто сорок семь! о, где же вы мои сто двадцать восемь...
Альберт Эм
Кот Басё
По берегам вечерами горят костры – беглые греются и проклинают белых. Песни поют о свободе, поют навзрыд, была бы здесь мать, она бы такие пела. Белые ищут беглых пока светло, первые сумерки так изменяют воду, что тонкой чертой становится каждый плот и черными пятнами кажутся пароходы. К реке привыкаешь, живешь с ней один в один, в прибрежные заросли прячешься, если жарко. Ты сам себе раб, и сам себе господин, другие боятся жизни, но их не жалко. С рекой понимаешь: рождайся хоть сотню раз, меняя цвет кожи, бывая никем и всеми, твой мир будет плыть от берега до утра, а значит, на юге все реки текут на север. У нас из еды все чаще одна вода, бывает, добудем что-нибудь в городишке. А проповедь, в сущности, полная ерунда, ее пропустили, значит, о ней не пишем. И кто вам сказал, что здесь мы живем в грехе, что нет у нас бога – мол, бог на плоты не выйдет? Мы просто плывем, плывем без путей и схем, и Джим на свободе, и бога ночами видит.
А что у тебя? И как ты попал на плот? Большая река, широкое русло мира. Идет пароход, и если поднять весло, то можно услышать, как время проходит мимо.
Мы вместе плывем на плоту, мы всегда плывем, великой реке не видно конца и края.
Ты можешь быть герцогом, пастырем, королем.
Мы с Джимом посмеемся и подыграем.
Из года в год, из века в век
Философы твердят,
Каким быть должен человек...
А он всё тот же, гад.
Антип Ушкин
Эту тему просматривают: 1 (пользователей: 0 , гостей: 1)